Педагог из Сургута рассказала о новом типе учеников — школьные психологические киллеры
Надежда Рыкова уже вторая учительница у 17-летней Анны, жизнь которой она превратила в ад
В истории о ложном минировании жилого дома в Сургуте, когда 29 ноября поднятые на уши силовики города эвакуировали на мороз жильцов девятиэтажки, появились интересные подробности. Во-первых, на данный момент главной подозреваемой по уголовному делу проходит 17-летняя жительница города, дочь одного из топ-менеджеров компании «Газпром трансгаз Сургут» и юриста одного из транспортных подразделений «Сургутнефтегаза». Во-вторых, что это та девочка, предположила бывший классный руководитель Надежда Рыкова, которая оказалась в числе эвакуированных жильцов дома. Педагог сообщила, что подросток ранее уже «минировала» свою школу, а саму учительницу она на протяжении длительного времени преследует. Полиция версию учителя сначала слушать отказалась и взяла в разработку спустя лишь сутки. Как рассказала Znak.com в интервью сама Надежда Рыкова сейчас на нее оказывается давление, в том числе со стороны бывшей ученицы.
— Вы считаете, что объявление о минировании вашего дома, которое появилось в одном из подъездов, это дело рук вашей бывшей ученицы? Почему?
— Да и это долгая история. Аня появилась в нашей школе в сентябре 2016 года, когда пришла в мой десятый класс. Она окончила девять классов. И ее, как она сама рассказывала, ни в одну школу не брали. Но по звонку папы (бывший депутат думы города и топ-менеджер компании «Газпром трансгаз Сургут», — прим. Znak.com) в департамент образования с просьбой определить ребенка, ее направили к нам.
Начала она проявлять свои «художества» на детях. Жвачки и мякиши хлеба с иголками подбрасывала. Потом переключилась на старосту класса: повесила в школьном туалете ее фотографии со всякими гадостями.
Дети нам поначалу ничего не рассказывали, сами с ней решали конфликты.
В один из дней она пришла ко мне с заявлением на маму, якобы та ее избивает. Наговорила всяких гадостей про нее и сказала, что хочет, «чтобы маму посадили в тюрьму». Я пошла с Аней к завучу. Там рассказала о ситуации, спросив, как мне реагировать. Мы пригласили маму в школу, все ей рассказали. Мама не удивилась, а только пояснила нам, что у дочери бурная фантазия. Разговор с мамой происходил в присутствии Ани, которая не подтвердила факт насилия в домашних условиях. Мама также рассказала, что дома есть проблемы с дочерью. Сейчас я уже понимаю, что маме тяжело с ней было, и когда девочка переключилась на меня, то дома уже стало спокойнее и ей полегче.
Пришел 11 класс, начало учебного года, у учителей, как всегда, большая нагрузка и я для себя решила, что буду уходить из школы. Рассказала о своих планах, это дошло до ребят. И уже на следующий день Аня вывесила записку с угрозами в адрес администрации школы и в мою защиту как классного руководителя. Написала, что в школе есть единственный человек, который ее понимает. В записке были угрозы, что она администрации зубы повыбивает, будет встречать их… То, что она разместила эту записку, было зафиксировано на камерах. Мы провели с ней беседу. После этого было затишье. В один из дней я дала своему классу контрольную. Через несколько минут ко мне на телефон приходит смс с оскорблениями в мой адрес, мол, эта дура дала сложные вопросы и мало времени. Я вызвала ее с урока, спрашиваю про это сообщение. Она смеется, говорит, посылала маме, ошиблась. Я, конечно, в шоке. Потому что до этого момента у нас не было личных конфликтов, а на ее запрос о каком-то общении я всегда положительно реагировала. Мы с ней даже чаёвничали, много разговаривали, я ее спрашивала про будущее, куда она планирует поступать. Думала, что нашла с ней контакт. Но оказывается, что нет.
На следующий день она пришла ко мне с одноклассником, с которым сидела за партой. Он и говорит, что Аня хочет перед вами извинится. Я говорю, странно, что извиниться хочет Аня, а говоришь ты. Она мне передает скомканную бумажку, просит прочитать. Я прочла, там не было никаких извинений. Но было уже поздно, и я ей предложила, если у нее будет желание, все обсудить в понедельник. И тут у нее, видимо, заклинило. Она сказала, что не уйдет из класса, пока мы не поговорим. Я ее уговаривала час пойти домой. Но она — ни в какую. Тогда я просто вырвалась из кабинета, позвала дежурного администратора, чтобы та с ней поговорила. Та тоже беседовала с девочкой около часа, вышла из кабинета и сказала, что вообще не понимает, что делать.
Мы стали звонить маме, та не сразу взяла трубку. А когда ответила, то сказала, что ей некогда забирать Аню:
«И вообще, что вы там устроили? Вы бы могли не реагировать на эту смс-ку», — заявила мне мама, обвинив меня, что я устроила скандал. Но при этом она все-таки позвонила дочери, и Аня ушла из школы.
За то время, что мама общалась с девочкой (мы с дежурным администратором были в другом кабинете), Аня разнесла мой класс, в буквальном смысле: все вещи разбросаны, цветы все разбросаны (это было как раз после Дня учителя), вазы разбиты, парты перевернуты, полный погром. Я не стала уже выносить эту ситуацию на люди, потому что поняла, что мне будет только хуже. Начала общаться с ней как учитель с учеником и старалась не оставаться с Аней наедине. Девочка стала сбегать с уроков, а мама резко изменила отношение к школе: перестала приходить на собрания и отвечать на звонки.
Так все продолжалось до января-начала февраля этого года. С этого времени она стала расписывать стены школы. И первая надпись была о том, что взорвет школу. Когда я узнала об этом, то находилась уже дома. Около 11 часов ночи мне позвонила директор школы и попросила телефон мамы девочки. Я спросила, что случилось, и директор мне сказала: «Твоя ученица готовит взрыв в школе».
Работали у нас следователи, как мне сказали, по экстремизму. На следующий день приходили в школу, вылавливали ее. Был и инспектор по делам несовершеннолетних. Вызывали маму, она отказалась ехать, тогда за ней отправили наряд. Привезли ее.
В портфеле у девочки нашли бутылку водки, спички, как объяснила Аня, приготовление к поджогу. А помешала Анне осуществить задуманное охранница, которая совершала плановый обход образовательного учреждения.
— По данному факту возбудили уголовное дело?
Не владею достоверной информацией. Были разговоры, что, якобы, возбудят уголовное дело и поставят на учет девочку. Но на самом деле, как сейчас мне стало известно, ее никуда не поставили и дело не возбуждали.
Но после этого случая на стенах в туалетах школы, на подоконниках и на лестничных пролетах стали появляться объявления о предоставлении секс-услуг с моим номером телефона.
Дети стали звонить и быстро поняли, что это учительский телефон. С того времени мое утро начиналось с того, что я, уборщица и мои коллеги мыли стены. Разговоры с ней были бесполезны. Потом она уехала с мамой на две недели в отпуск. А уже 3 апреля этого года на мой телефон уже начали названивать мужчины. Я вначале не поняла, что происходит. Но это продолжалось, и я поехала в полицию писать заявление о том, что мой телефон с предложением сексуальных услуг размещен неизвестными на порно-сайтах. Мое заявление передали участковому. Он меня вызвал, опросил. Ему я сказала, что не знаю, кто это сделал, но подозреваю, что могла сделать моя ученица. Ее вместе с мамой опросили. Номер моего телефона с фотографией и номер телефона завуча продолжали публиковать на новых сайтах. География звонков — вся Россия. Некоторых мужчин, которые звонили, я просила скинуть скрин, на каком сайте указан телефон. Мне присылали, я все отдавала в полицию. Но там дело закрыли из-за отсутствия состава преступления.
Тогда я обратилась к знакомому полицейскому, он написал жалобу. Дело вернули на дополнительное расследование, но через две недели снова закрыли.
За это время меня ни разу не опросили, даже не оповестили о повторном закрытии дела. Я узнала об этом случайно. Тогда уже махнула рукой, знала, что в августе проведу опрос учащихся, кто куда поступил, и просто сменю номер. Тогда я последний раз общалась с Аней — через смс узнала, что она поступила в московский университет, пожелала ей удачи.
И вот спокойно я жила ровно два месяца — сентябрь и октябрь. В начале ноября я ее увидела на своей остановке. Я не поверила вначале глазам. Думаю, она уже тогда меня выслеживала. И с 12 ноября у меня на капоте машины стали появляться коробочки конфет. Это было системно — по понедельникам и четвергам. А 22 ноября мне на капот она ставит коробку конфет, а в подъезде клеит листовки с пакостями на мужа. То есть она выследила, где я живу. В почтовый ящик подложила бюстгальтер с запиской интимного характера для мужа. И когда 29 ноября мне позвонил сосед и рассказал, что в подъезде № 1 нашего дома появилась листовка с угрозой о взрыве, я пошла к полиции. Попросила показать листовку. Сказала, что, возможно, знаю, кто это писал. А мне сказал сотрудник: «Иди отсюда». Я была ошеломлена таким отношением, пришлось уйти. А когда стали оповещать о возможной эвакуации, я предложила уже другим полицейским взглянуть на формат других листовок, которые в течение недели клеились на дверях моего подъезда. Тогда они спросили о том, а знаю ли я, кто это сделал? Я ответила, что предполагаю.
И вот спустя сутки, 30 ноября, после обеда девочку вызвали на допрос. А уже 1 декабря она поджидала меня в моем подъезде.
— Как она зашла?
— Позвонил мальчик в домофон, сказал, что забыл ключи. Я открыла, так как у соседей есть маленький сын. Но дверь у них так и не хлопнула, я стала переживать. Спускаюсь на первый этаж, а она стоит там. Я ее попросила выйти, она ни в какую. Я предупредила, что вызову полицию, она смеется. Тогда я поднялась домой за телефоном, муж спросил, что происходит. Я сказала — пришла та самая ученица. Он, естественно, перепугался за меня и пошел со мной. Спускаемся, а она уже поднялась на этаж выше и спряталась за мусоропроводную трубу.
— Полицию вызвали?
— Да, приехали быстро. Полицейским пришлось ее выводить из подъезда силой. И когда ее выводили из подъезда, она обернулась и крикнула нам: «Все равно я вас в покое никогда не оставлю».
Тогда я спросила участкового, надо ли мне писать заявление об этих угрозах, он в ответ: «Не надо, идите домой».
Дома я уже позвонила знакомому адвокату. Сказала ему, что реально боюсь этого ребенка. Боюсь за себя, за мужа, за сына, за своем имущество. Потому что к тому моменту я уже нашла ее бывшую учительницу, и та рассказала, что Аня ее также преследовала.
— Она обращалась в полицию?
— Нет. Я спросила, почему? Но она не объяснила, только сказала, что девочка ее преследовала, оскорбляла, звонила. Сказала, что если я напишу заявление, то она подтвердит все, что мне рассказала. Тогда я поняла, что жила спокойно весь десятый класс только благодаря тому, что тогда она преследовала ту учительницу, а потом она переключилась на меня.
— Вы подали заявление?
— Да. Я поехала с адвокатом в полицию и написала заявление, в котором просила предоставить мне охрану как свидетелю по уголовному делу о заведомо ложном сообщении об акте терроризма. Мой адвокат просил следователя выйти с ходатайством в суд об избрании меры пресечения для девочки — домашний арест.
— Вы все время рассказываете о маме девочки, а обращались ли к отцу?
— Да, когда она стала писать на стенах непристойные стихотворения в мой адрес. Звонила не я, а завуч. Папа сказал: «Я вас услышал, я понял». Вот после этого наши телефоны — мой и завуча — были опубликованы на порно-сайтах. Он, наверно, позвонил Ане или ее маме, не знаю, что сказал, но в результате мы пострадали еще больше.
— Вы знали, что она дочь депутата?
— Конечно, мне все говорили про это. Возможно, это играло роль, потому что, когда мы поднимали вопрос об ее отчислении, нам говорили — в одиннадцатом классе отчислять по закону нельзя. Сейчас я знаю, что можно было.
— Школьный психолог с девочкой общалась?
— Да, работала с ней. Ну как работала: приведу я ее к ней — она поработает. А толку? Аня постоянно сбегала, и я за ней бегала по школе, опять вела к психологу.
Понимаете, с виду это образцовый ребенок. Училась хорошо, всего лишь пару троек. Целеустремленная, читала книги. Выглядела всегда опрятно, с заплетенной косичкой, на уроках сидела с прямой спинкой.
Готовилась к урокам, если нужно было ходить на дополнительные занятия — ходила. Уже к концу одиннадцатого класса она изменилась, начала наглеть, на уроках стала дерзить, игнорировать учителя, не выполнять задания. И появилась эта ухмылка. Она поняла свою безнаказанность, что ей ничего не будет.
— Почему она вернулась в город?
— Я не знаю точно, но, по слухам, стало известно, что Аню отчислили из университета. Но подробности выяснить пока не смогла. Я нашим следователям говорила, чтобы они узнали, за что ее отчислили. Пока мои слова никто не слышит.
— Сейчас с вами проводятся какие-то мероприятия в рамках расследования дела?
— Сейчас нет. Я предлагала следователю передать все записки, которые, как я считаю, Аня писала мужу, листовки с оскорблениями, которые она клеила в школе и на подъезде. Но никому они не нужны. Сейчас что-то делается только благодаря моему адвокату. Накануне он был у следователя, интересовался, обследовали ли девочку на психологические расстройства. Выяснилось, что инспектор по делам несовершеннолетних выписала ей направление к психологу в Центр помощи детям, которые попадают в трудную ситуацию — «Зазеркалье». На мой взгляд, это не тот уровень, понимаете? И вот сейчас я живу как на пороховой бочке, хожу везде с мужем, коллеги предлагают помощь. Но они же вечно не могут меня сопровождать. А мне страшно просто зайти в свой подъезд. В полиции от сотрудников одни насмешки. Один меня так и спросил: «Боитесь? Кого? Ребенка? 17-летнюю девочку?» На что я ответила: «Да, я боюсь 17-летнюю девочку».
