— Ребёнок, ребёнок, не будет у вас никакого ребёнка, у вас, девушка, ранний климакс! Всё, завершение репродуктивной функции. Научными словами — синдром раннего истощения яичников. Никому не говорите, этим не хвастаются, это вас красивее не делает. Мужу не вздумайте говорить, — бросит ещё вас, такое бывает, кому нужна неполноценная?! Да, по статистике в среднем в пятьдесят — пятьдесят два, а у вас в тридцать два. Все претензии к статистике. Что вы уставились на меня? Всё. Приём окончен. Следующая!

«Климакс. Мне ж всего тридцать два?» — Инка еле сдерживала слезы, — Мужу не говорите, был бы еще муж-то этот, где ж его взять?! Завершение функции, она разве начиналась, эта функция-то? Надо уже смириться с этим «всё, детей не будет». Слава богу! Сопли никому не подтирать, капризы ничьи не исполнять, крики не слушать.

На днях вон дети-то как орали во дворе, играли так, что сосед с одиннадцатого этажа в окно вылез и матом аж заорал, как они его достали, и передразнил крики их: «Ааааааа!»

Инка шла по улице и плакала, мысли одна за другой накручивались и превращались в снежный ком, от которого холодно на душе. «Климакс. Мужа нет. Детей нет. Есть 32 года, пара женатых любовников, я ж думала, хоть для себя родить. Годы идут, тикают, принца искать уже некогда».

Тушь размазалась, растеклась черными разводами. Какая-то бабушка протянула ей салфетку.

— Вытри зенки, не реви! Все они гады.

— Кто? Врачи? — спросила Инка.

— И врачи тоже, — бабушка села рядом с Инкой на скамейке в ожидании автобуса.

— У меня климакс, — зачем-то призналась Инка бабушке.

— У меня тоже, — равнодушно ответила бабушка, достала еще одну салфетку и протянула Инке.

— Не реви. По радио передавали, японские бабы радуются, когда у них климакс, — танцуют, песни поют, праздник у них, а не конец света. Сказали, праздник женской свободы — чего хочу, то и делаю, ничего не боюсь, — ни залётов, ни вылетов.

— Так было бы от кого улетать и залетать, — всхлипывала Инка

— Мне тридцать два. Врач сказала: всё, детей не будет, никому, сказала, не говорить, мужу не говорить, а у меня и нет мужа-то и не было никогда. Слова говорились, а слезы катились одновременно.

— Вот и хорошо, — сказала бабушка, — Радуйся. Попался бы какой паршивец, загубил бы тебе всю молодость, и вообще, напился бы и ребенка бы потерял!

— Как потерял?!

— Как, как, оставил бы в автобусе или забыл где!

— Ну уж, скажете тоже…

— А что?! Всякое бывает, вот давеча…

Подъехал автобус, не Инкин, но бабушкин, и она уехала.

Бабушка, бабушка. У Инки тоже была бабушка, жила в деревне. Двоюродная, как говорила мама. У маминого отца был родной брат, это его жена. Бабушка Маруся. Инка к ней не ездила уже лет десять. Когда-то в детстве Инка ездила к бабушке Марусе и дедушке Степану каждое лето. Дед Степан встречал Инку на перроне и нёс на плечах километра два до деревни. В доме дед Степан подходил сразу к кровати и подбрасывал Инку на толстенную пуховую перину, похожую на волшебное облако. Инка падала туда, проваливалась, и мгновенно забывала все свои детские неурядицы.

Инкины отец с матерью жили недружно, вечно ссорились, ругались. Инке не хватало тепла и внимания, перина это моментально компенсировала, — обнимала так нежно, что становилось спокойно на душе.

— Уютно, как в раю, — говорила Инка.

— Откуда ты знаешь как в раю? — смеялся дед Степан.

— Дети всё знают, — вступалась бабушка Маруся, — Вот будешь хорошо учиться, получишь высшее образование, выйдешь замуж за инженера…

— Ага! И попадёшь с ним в рай, — смеялся дед Степан.

Бабушка Маруся и дед Степан были людьми верующими. Вера их заключалась в следующем: за всё хорошее ты попадаешь в рай, а за всё плохое — в ад. Хорошее и плохое они определяли сами.

— Да, так и есть, в аду на кроватях перин нет, — соглашалась с Инкой бабушка Маруся, укладывая Инку вечером спать.

— В аду вообще ничего хорошего нет, девочка моя, — ни еды, ни телевизора, ни бани, все там плачут и страдают…

Инка закрывала глаза и проваливалась в крепкий сон. Ей снилась бабушка Маруся с крылышками, словно у ангела. Во сне она была маленькой и щупленькой, лихо укладывала белые облачка на черные железные кровати, а дед Степан по-прежнему поднимал Инку на руки и подкидывал с облачка на облачко…

— Триста восемнадцатый до улицы Стрельцова едет? Инка очнулась и со словами «да, да» успела забраться в автобус, а за ней мужчина, освободивший её ото сна воспоминаний. «Решено. Поеду в деревню», — думала Инка, глядя в окно. Мимо проплывали дома, деревья, другие автобусы, машины, люди. «Все там плачут и страдают» — фраза бабушки Маруси крутилась в голове.

«Не хочу плакать и страдать. Полежу на перине и весь климакс пройдет». Инка придумала сама себе способ исцеления и улыбнулась.

— Люблю, когда люди улыбаются, — мужчина, успевший вместе с ней на нужный автобус, смотрел на Инку и тоже улыбался.

— Девушка, у вас удивительная улыбка. Ангельская. Вы что-то вспомнили, да?

— Да, — ответила Инка незнакомцу.

— И что же, если не секрет? — спросил мужчина и пересел на освободившееся рядом с Инкой место.

— Кажется, я вспомнила, где находится рай.

— И где же? Лично у меня ощущение, что рядом с вами я уже там.

— В Симкино.
— В сторону Киричей? Посудники, Новоярцево, Симкино, это оно? Там?

— Да. Мне срочно надо туда.

— Триста восемнадцатый туда не едет, к сожалению. Нам надо с вами на следующей выйти и пересесть на семнадцатый трамвай, и через одна, две, три…шесть остановок на электричку.

— Как назвали? Назвали, говорю, как?! — бабушка Маруся кричала в трубку так, что можно было разбудить не только спящих за стенкой, но и жителей соседних домов.

— Связь хорошая. Я тебя слышу, бабМарусь, не кричи так громко! — Инка пыталась успокоить бабушку Марусю.

— Назвали, говорю, как? Макар?! Слышу, слышу! Громкий голосок, наша порода!
— кричала бабушка Маруся.

— Боже ж мой, радость — то какая, а ты заливала «климакс, климакс, детей не будет»! Волшебная перина-то, Инусь?! А? И я про что! Деревня-то, она такая, в ней как раю, это у вас там, у городских, климакс! Приезжайте на Новый год все вместе! Втроём! Ждём!

Источник

Понравился пост? Поделись с друзьями!