У мамы в серванте жил хрусталь.

Салатницы, фруктовницы, селедочницы.

Все громоздкое, непрактичное.

И еще фарфор.

Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке.

Она называла это: «Урвала».

Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно-белую скатерть.

Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь.

А та, которая уже сегодня, не считается.

Что это за жизнь такая?

Сплошное преодоление.

Мало денег, мало радости, много проблем.

Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется.

И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек.

Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

— А что тебе надо?

Последние годы одежду маме покупала я и всегда угадывала.

Хотя и не очень любила шопинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне, наверняка нравилось маме.

Поэтому это был такой антишопинг: надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе, и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно.

В итоге мы поехали в магазин.

Он был в торговом центре — при входе, на первом этаже.

От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги.

Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить.

Мама выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Неважно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня, — я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему, конечно, триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не Черкизон.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза.

Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась. Иначе ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые не применимы в моем мире.

Я называю их пейджерами.

Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень.

Он продавал набор ножей.

Мама его впустила не задумываясь.

Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев.

Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять.

Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву.

Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал.

Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит 5 тыс., но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга.

«Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп.

Мама поняла: ножи надо брать.

И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тыс. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком.

Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей.

Но так как коммуналку, лекарства, продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой.

На следующий день я приехала в гости.

Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать.

Зачем резать платки на лету — и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, ну да Бог с ними.

Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала.

Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать.

Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой.

Дочке полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке.

Я спрятала новую куклу. Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет и наступит настоящая жизнь, я отдам ей принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам.

Когда мама уснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой.

Я достала из холодильника кусок твердого сыра и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка — у меня в руке.

Такая голубая, нарядная.

«Это даже не пластмасса», — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала.

Маме ничего, конечно, не сказала.

Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта — от сладкого пирога, конец — от печеночного паштета.

Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом, маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться.

Я вдохновилась ее смехом.

На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками.

Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на Новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки.

А может, наоборот, очень понравилась.

Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на нее не было.

Были одна белая блузка и много шарфиков.

Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе.

К той новогодней блузке я тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости.

Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все ее поколение так поступило.

Отложило молодость на старость.

На потом.

Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.

Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно.

В начале января.

В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели.

Я была оглушена. Растеряна.

Никак не могла взять себя в руки.

То плакала навзрыд. То была спокойна как танк.

Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг.

Я поехала в морг.

За свидетельством о смерти.

При нем работало ритуальное агентство.

Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее, сверху 50, из-за большой груди, а снизу… — зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это неважно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шопинг для мамы.

И заплакала.

— Не нравится? — агент неправильно трактовал мои слезы: я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но, в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в ее опустевший дом.

Надо было найти ее записную книжку и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину.

Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле.

Я полезла в сумку за телефоном, чтобы написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика.

Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти.

Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть».

Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на Новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за 5 тыс.

Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого.

И отложила его на потом.

На лучший день ее настоящей жизни.

И вот он, видимо, наступил.

Ее лучший день.

И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слез и распечатаю дочке принцессу.

Пусть она таскает ее за волосы, испачкает платье, потеряет корону.

Зато она успеет.

Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Ее надо создавать самим.

Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.