— Зря увольняешься, — заведующий подошёл к фельдшеру. — Чего тебе не хватает? Работаешь хорошо, зарплата хорошая. Неужели дома так платить будут, как здесь?
— Не будут, — фельдшер механически отстранился, читая карту вызова. — Зато человеком себя чувствовать буду, а не быдлом выездным. Не всё в деньги перевести можно. Так что адью. Утром на дембель.
— Ну, как знаешь, как знаешь, — заведующий спускался по лестнице вслед за фельдшером. — Гляди. Обратно уже не возьмём. Желающих много.
— Ну-ну, — фельдшер усаживался в кабину «газели». — Молодым втирать будешь. Прям очередь к вам стоит…
***
Бомжевал Лёха давно. Уж и не помнил, сколько именно. Пропив к тридцати пяти семью и квартиру, он вышел в свет, чтобы никогда больше не обременяться делами насущными, а жить как птица — вольно, весело. На хлеб хватало и подачек от сердобольных прохожих, и того, что успевал подворовать. На выпивку скидывались, собрав поутру кто бутылки, кто алюминиевые банки и сдав их в ближайшем приёмном пункте. Одеться привозили волонтёры. Жизнь шла своим чередом.
Но иногда накатывала ностальгия. Хотелось выспаться в чистой постели, поесть чего-нибудь из прошлой жизни, почувствовать себя как дома. Как в те года, когда семья ещё была важнее водки и свободы.
В приют особо не принимали. Так, дня на три-четыре. Там своя иерархия. Да ещё пить не разрешают. Не всем, конечно. Некоторым можно, которые рангом бомжовым повыше. А таким, как Лёха, нельзя. Нет. Приют напрочь отпадал. И тогда Лёха шёл на помойку. Выбрав из контейнера выброшенные за испорченностью продукты, Лёха съедал их и, почувствовав приближение развязки, выходил на трамвайную остановку.
— Граждане!!! — дребезжащий фальцет заставлял многих обернуться. — Граждане!!! У меня, наверное, холера!
Лёха распахивал замшелый зипун, под которым ничего, кроме немытого тела, не было. По ногам мерно сочились отходы жизнедеятельности организма, придавая Лёхе особый колорит. Те из граждан, которые сразу не убегали, зажав себе рот и нос, торопливо тыкали кнопки мобильного телефона, призывая к страждущему скорую медицинскую помощь.
Лёха всегда был покладистым бомжом. С приехавшими фельдшерами не ругался, в полемику не вступал. Покорно заворачивался в большой чёрный полиэтиленовый мешок и, усевшись на пол, терпеливо сносил тяготы путешествия в рай, который непосвящённые называли просто инфекционной больницей.
Там его мыли в ванне, обрабатывали ему гниющие раны, выводили вшей. После этого помещали в отдельный бокс, где Лёха с комфортом и бесплатно отдыхал не менее 10 дней. Подлечившись, он уходил. Точнее, его выписывали. Как правило, за нарушение режима, ибо пить в больнице тоже не разрешалось, а достать себе водки он умел. Сказывался опыт бродяжничества и вселенская заботливость всё тех же доброхотов.
За год таким образом Лёха попадал в больницу не раз и не два, а каждые пару месяцев регулярно. Медики ближайших к метро подстанций знали его в лицо и, увидев в карте вызова знакомую фамилию, бежали в аптеку — требовать у дефектара лишний полиэтиленовый мешок чёрного цвета, в простонародье называвшийся трупным, что, собственно, и было сущей правдой.
***
— Ну чо, гнида. Опять про холеру всем втираешь? Ты достал уже, Лёха. Реально уже всех достал.
Лёха был покладистым бомжом, а потому с фельдшером в конфликт не вступал, терпеливо ожидая, когда ему велят обернуть себя в чёрный полиэтилен и определят угол на полу машины.
— Залазь, — фельдшер бросил бомжу мешок и указал угол. — Здесь сядешь…
***
«Газель» остановилась раньше времени. Сколько ехать от метро до больницы, Лёха знал. Боковая дверь открылась, и четыре мощные руки в технических перчатках вытащили его из машины прямо с мешком. Оглядевшись, Лёха понял, что скорая стоит на какой-то тупиковой дорожке лесопарка, куда вечером (а он это точно знал) боятся забредать даже менты. Сгустившийся сумрак придал месту ещё больше зловещести. Рядом с Лёхой в землю воткнулась сапёрная лопатка.
— Копай.
Голос был не фельдшера. Судя по всему, это сказал водитель.
— Ребят! Вы что? — бомж вспотел от нехорошего предчувствия. — Вы что удумали?
— Зароем тебя здесь. Достал уже. И нас, и больничку, — фельдшер подсветил фонариком место, где воткнулась лопатка. — Копай. В карте напишу, что убежал, пока мы на светофоре стояли. И искать никто не будет.
По взгляду фельдшера Лёха понял, что тот не шутит.
— Не надо, мужики. Ну пожалуйста. Я уйду. Честное слово. Уйду и больше в вашем районе не появлюсь. Только не надо… копать.
Лёха поднялся на ноги.
— Не надо, говоришь? — фельдшер резко выдернул из земли лопатку, из-за чего бомж вздрогнул и попятился. — Ладно, — он передал водителю орудие труда и сделал шаг в сторону, открывая проход к машине, — я сегодня добрый. Полезай обратно. Мешок не забудь. Последний раз тебя в больницу везём. В следующий раз вызовешь — точно закопаем. Всё понял?
***
— Может, зря мы так с ним? — водитель переключил скорость, из-за чего «газель» задёргалась, как раненый зверь.
— Может, и зря, — фельдшер, открыв окно, меланхолично курил сигарету, пряча яркий её огонёк в кулак. — Хрен теперь поймёшь.
***
После больницы Лёха исчез. Через месяц его место в районной иерархии бомжей занял другой. Свято место пусто не бывает.
